Я очень люблю маленькие старинные каталонские городки. Подчеркиваю: каталонские, а не испанские. Мне посчастливилось провести много времени в этом замечательном крае. Если сложить все это время получится не один год. Бываю здесь не туристом: живу среди простых людей и имею много друзей. Это дает мне основание свидетельствовать: Каталония – это не Испания, а ее граждане – не испанцы. У них особый уклад жизни и, самое главное, острое восприятие искусства (о чем бы не шла речь: о музыке или живописи) и непроходящая любовь к прекрасному.
НАСЛЕДНИК
(Quim Hereu)
Я очень люблю маленькие старинные каталонские городки. Подчеркиваю: каталонские, а не испанские. Мне посчастливилось провести много времени в этом замечательном крае. Если сложить все это время получится не один год. Бываю здесь не туристом: живу среди простых людей и имею много друзей. Это дает мне основание свидетельствовать: Каталония – это не Испания, а ее граждане – не испанцы. У них особый уклад жизни и, самое главное, острое восприятие искусства (о чем бы не шла речь: о музыке или живописи) и непроходящая любовь к прекрасному.
Тороэлья-де-Монтгри – небольшой город, некогда владения семьи графов де Монтгри. Это в прошлом. Сегодня о тех временах напоминает фамильный замок, проданный недавно наследниками некогда богатого рода предприимчивым бизнесменам, и превращенный в уютный небольшой отель, где каждый номер не имеет аналога.
Городок старинный и небольшой. Его население чуть более одиннадцати тысяч. По российским меркам не тянет на райцентр. Скорее походит на рабочий поселок. В старой части узенькие улочки. Такие узенькие, что два человека, взявшись за руки, свободно перегораживают их. Дома, которым триста или четыреста лет, никого здесь не удивляют. Я уже тоже не шарахаюсь, когда вижу на фронтоне едва просматриваемую в камне надпись «1620 ano» и «1706 ano».
Городок еще в конце двадцатого века пережил комплексную реставрацию. В эти антикварные коробки удачно вписались во все блага современной цивилизации: газ, электричество, вода, канализация. Одна беда: мобильные телефоны бессильны перед толщей веков. Сигнал не проходит сквозь толстые старинные стены. Современным махам, чтобы принять звонок возлюбленного требуется появиться на балконе или высунуться в окно.
Пересечение улочек образует небольшие, я бы сказал, камерные уютные площади, издавна облюбованные маленькими кафе, барами и ресторанчиками. Днем улочки и площади пустуют, словно городок вымер.
Они оживают после пяти. Каталонцы рано начинают работу и рано ее заканчивают – так что еще день впереди. Они, по натуре, очень общительные люди. Никому и никогда не прийдет в голову пить пиво в одиночку перед телевизором. О кофе и речи не может быть. Настоящий кофе бывает только на улице в кафе, когда пьешь его в кругу друзей.
Первыми столики уличных кафе и баров заполняют старики. Я написал это слово и почувствовал некоторую неловкость. Этих людей грех назвать этим словом, от которого веет убогостью и обреченностью. Они совершенно не похожи на своих российских одногодок. Трогательно одетые по местной моде, аккуратно постриженные и благоухающие духами, они чинно сидят с чашкой кофе или бокалом вина и говорят. Слава Богу, тем для разговора в современной Испании хоть отбавляй. Представьте себе: с единственной чашкой эспрессо или бокалом сангрии запросто могут провести целый вечер.
Встреча в кафе – не единственное развлечение жителей городка. После вечерней мессы местный средневековый собор один-два раза в неделю превращается в концертный зал. Выступать в нем считают за честь лучшие европейские музыканты, в том числе из России. К удивлению, также, как бывает в Москве или в Нью-Йорке, перед концертом десяток неудачников интересуются лишним билетиком.
Есть еще в Тороелье-де-Монтгри два музея. Их экспонаты интересные и любовно собраны жителями городка. Они когда-то принадлежали их предкам и бережно передавались из поколения в поколение. Их умудрились сохранить даже в годы гражданской войны, а бои на каталонской земле были ожесточенные.
Я неслучайно предварил свой рассказ о художнике столь престранной преамбулой. Просто задался целью показать в какой атмосфере порой зарождается новое в искусстве.
Еще пару лет назад со своими друзьями по вечерам сидел в кафе Жоан Фустер, здешний художник, ушедший прошлой осенью из жизни на девяносто пятом году. Мои знакомые, хорошо знавшие его лично, рассказывали, что окружающие считали земляка странным человеком и его живопись странной. Они были недалеки от истины.
Фустер и сам считал свою живопись странной. Он так ее и называл «obra estrambotica», что в переводе с каталонского означает «странная работа».
В его творчестве привычные, обыденные вещи обретали иной смысл и новые, я бы сказал, сказочно-романтичные формы. Художник уходил в своих работах от реальности, давая полную свободу своему воображению и неожиданной трактовке знакомых предметов. Это делалось порой столь неожиданно и спорно, что многие зрители, среди которых были ценители искусства, недоуменно пожимали плечами, постояв перед очередным творением Фустера и уходили восвояси, не проникнув в замысел художника.
Его работы отличаются продуманностью и легкостью композиций и всегда полны романтики и поэзии.
В отличии от своего современника и соседа Сальвадора Дали (они были хорошо знакомы – Тороэлья-де Монтгри в получасе езды от Фигероса) Жоан Фустер не был плодовитым живописцем и не оставил много работ. К сожалению, не поняв значимости творчества старого художника, местный муниципалитет и его наследники не проявили должной заботы о его наследии. Зато он сам позаботился о своем творчестве, оставив подробное описание ЭСТРАМБОТИЗМА в виде поэмы. Это произведение – словно учебник для художников.
Затрудняюсь сказать сохранилось бы это художественное течение, в манере которого сегодня в Каталонии работают несколько живописцев, если бы в 2004 году в студию Фустера не попал молодой жиронский живописец Ким Эреу (Quim Hereu).
Ким сам рассказывал мне, что он обомлел, в полном смысле слова, потерял дар речи, когда перешагнул порог творческой мастерской Фустера.
- Не удивляйся, - сказал старый мастер, - у меня здесь сплошной эстрамботизм.
К этому времени хозяин студии уже тридцать лет работал в этом стиле, созданном и теоретически обоснованным им. Что же так впечатлило, а быть может и поразило Кима. Это редко употребляемое каталонское слово он слышал от тетушки Кончиты, принявшей большое участие в его судьбе, с раннего детства.
Сейчас Киму сорок пять лет, и он затрудняется сказать, когда впервые взял в руки карандаш. Сколько помнит себя – всегда рисовал. Правда, никогда по-настоящему не учился. После двадцати лет взял несколько уроков у преподавателя живописи, но быстро заскучал от академического подхода педагога к предмету.
В детстве он рисовал на всем, что попадало под руки. Иногда ему за это даже доставалось. Тетушка, перебирая листы с его рисунками, недоуменно пожимала плечами и удивленно бормотала то самое слово, услышанное им от Фустера. Дело в том, что персонажи его детских рисунков и вправду были какими-то необычными или странными: кошки с лебедиными головами, ходящие на человеческих ногах рыбы, неведомые морские существа и прочая чертовщина.
В тот вечер они засиделись допоздна. Старый художник, оценив искреннюю заинтересованность Кима, говорил долго и много, излагая идеи эстрамботизма. Он еще ни разу не встречал такого благодатного слушателя. Гость воспринимал каждое слово Фустера, словно откровение. Его покорила речь собеседника, говорящего именно то, о чем много размышлял сам Ким. Несмотря на разницу в возрасте, Фустер был вдвое старше своего молодого коллеги, их сближала идентичность взглядов на живопись. Именно эта схожесть и стала фундаментом их дружбы.
С момента знакомства они проводят вместе много времени. Ким, словно губка, впитывает идеи своего старшего друга.
Спустя пять лет Фустер пишет на каталонском языке поэму, в которой в стихотворной форме формулирует идеи эстрамботизма и провозглашает в ней своего приемника. Поразительное совпадение: фамилия Эреу в переводе с каталонского «наследник». Благословение старого мастера Ким воспринял не как тяжкую ношу, а как Божью благодать и великую честь.
Именно тогда художники задумали грандиозный проект Stram Privata, не имеющий аналогов в современном искусстве. Первый этап: десять картин размером три с половиной метра на два, изображающие в эстрамботическом стиле десять известных городов. Задуманное пришлось осуществлять Киму в одиночку: в прошлом году Жоан Фустер ушел из жизни.
Наследник, по оценке искусствоведов-экспертов, с честью справился с задачей. Но это была лишь своеобразная разминка перед большой и напряженной работой.
Прежде всего, Киму пришлось вместо обычной студии художника подыскать просторное индустриальное помещение. Прежде, чем мастер приступил к работе, здесь потрудилась целая бригада рабочих. Дело в том, что размеры его будущего полотна были грандиозные: 12 м на 6 м. Рабочие стыковали холст, натягивали его на сооруженный подрамник. Перед полотном была смонтирована подъемная платформа и установлены в качестве подсвета прожектора. Последние в процессе работы не столько помогали, сколько создавали проблемы, давая блики на свежей краске.
Четырнадцать месяцев Ким безвылазно дневал и ночевал в этом ангаре. В прямом смысле этих слов. Он поставил тут кровать и соорудил небольшую кухню.
Прежде, чем приступить к написанию масштабного полотна художник воплотил свою идею в карандашном наброске на картоне в десяток раз меньше будущего оригинала. Писал маслом без единой карандашной линии по белому холсту. Это один из важных принципов эстрамботизма – работать без грунта. Специфика, требующая от художника особых навыков и видения картины, ибо в таких условиях труднее выдерживать реальные цвета.
Чтобы понять грандиозность этой работы, обращусь, как ни странно, к цифрам. В работе тщательно выписаны сорок пять фигур. Высота центрального персонажа картины – Венеры с коровьей головой – четыре метра.
Прошедшим летом мы провели с Кимом много времени. Много говорили об его творчестве. Я расспрашивал, он отвечал. Для меня было очень важно понять где художник черпает вдохновение. Он охотно делился мыслями.
- Меня вдохновляет земля, где я живу, - говорит Ким. – Каталония неповторимая и благодатная земля. Куда не посмотришь – всюду природа щедро наделила нас красотами. Цветы, фруктовые деревья, оливковые рощи. Надо только оглянуться вокруг. Окна моего дома выходят на заповедный остров Медос. Посмотрите мои картины – его вы найдете в различных ракурсах на многих моих картинах.
В работах художника много летящих предметов, которые в обычной жизни, казалось бы, не летают, но это ошибочное мнение.
В этом районе Средиземноморья часто дует тримонтана – жаркий и мощный ветер из Африки. Под его воздействием летят ветки деревьев, плоды, птицы, песок, улитки... Для кого-то это морока, дополнительные проблемы, а Ким усмотрел в этом красоту. По его мнению, знакомые предметы в полете принимают необычные формы.
Мой собеседник охотно формулирует свое видение и понимание эстрамботизма:
- Все возможно, нет невозможного. Все в нашем воображении.
Ким убежден, что в большинстве из нас живет ребенок. Просто, став взрослыми, мы не носим коротких штанишек и не прыгаем на одной ноге. Многие люди, как в детстве, любят воображать, правда, некоторые, стесняясь этой слабости, предпочитают об этом умалчивать. По мнению художника, человек, сохранивший это детское качество – по-настоящему счастливая личность.
Наверное, именно поэтому дети тонко чувствуют картины Кима. Мне довелось слышать комментарии к картине Кима и его жены Тани, но самыми яркими и меткими оказались слова одиннадцатилетней дочери художника – Марионны, идеально понимающей творчество отца.
С мнением Кима можно споприть. В одном я с ним согласен. Наш мир эстрамботичен: все люди в тот или иной момент совершают странные, необъяснимые поступки.
Кима Эреу нередко сравнивают с Дали. Безусловно, молодому мастеру льстит сравнение с мэтром. Его он считает революционером, позволившим себе то, что до него никто не позволял. Тем не менее, он не считает себя продолжателем Дали, будучи убежденным, что эстрамботизм не является продолжением сюреализма. У него свое особое видение.
Известные всему миру мягкие, перетекающие часы Дали – его понимание времени. У Кима свой, не имеющий ничего общего с этим, вид на время. Женщина, рожающая улиток, в понимании художника, фабрика времени. Плывущие куда-то вверх, словно мыльные пузыри, улитки символизируют секунды, минуты, часы...
Если пристально вглядеться в творчество многих каталонских художников, архитекторов начала двадцатого века можно при желании обнаружить элементы эстрамботизма.
Я считаю, что великий зодчий Антонио Гауди, сделавший Барселону не похожей ни на один город мира, был предтечей эстрамботизма – чисто каталонского явления. Богатое воображение Гауди переделывает знакомые предметы, придавая им новые функции. Какой надо обладать фантазией, чтобы превратить карнавальную маску в изящное балконное ограждение или разукрасить зеленую ящерицу в разные цвета и заставить служить парковой скамейкой. Это – Гауди!
Еще несколько слов о грандиозной работе Кима Эреу. Она является на сегодня крупнейшим полотном в Испании и Европе и, вероятно, во всем мире. Эксперты оценили ее в два с лишним миллиона евро. Сейчас идет дискуссия об ее будущем. Есть желающие в Мексике и Москве купить полотно, но Ким не спешит принять решение. Его мечта: создать специальный фонд и оставить картину в Жироне. Она могла бы способствовать привлечению туристов в Каталонию. Он убежден, что эстрамботизм – каталонское явление – лучше всего смотрится дома.
Пока идут споры, Ким готовится начать работу над следующим полотном проекта.
P.S. На прощанье Ким подарил мне авторскую копию одной из картин проекта «Эстрамботический вид Москвы». Подарок я увез в Нью-Йорк. Пересказывать содержание картины – неблагодарный труд. Одно скажу: Красная площадь, Лобное место, ГУМ, Спасская башня узнаваемы. Правда, у последней срезана верхняя часть. Низ башни превращен в постамент монумента. Его венчает бюст человека в шутовском колпаке, удивительно схожего с одной реальной личностью современной России.
автор текста: Игорь Шихман
